Штефан Дюрр: Красивый офис денег не приносит
Немецкий предприниматель Штефан Дюрр (15-е место в Рейтинге влиятельности персон Воронежской области 2016 года), получивший в 2014 году российское гражданство, ныне является одним из наиболее вероятных кандидатов в список «Форбс»: официально у него самое большое поголовье коров в России (27 тыс. голов), 200 тыс. га земли; выручка его компаний составляет 10 млрд рублей в год, из которых 60% дает производство молока, а 40% – растениеводство. О том, какие последствия имели контрсанкции для России и стран ЕС, как правильно руководить российской компанией и как можно бороться с молочным фальсификатом, господин Дюрр в интервью воронежскому изданию "Абирег".
– Штефан, два года назад в кабинете губернатора Воронежской области вы встречались с Владимиром Путиным и посоветовали президенту ввести ответные меры против ЕС и США. Вы говорили, что такие меры могут быть полезны не только для сельского хозяйства России, но и дадут толчок переговорам. Прошло два года, никаких переговоров об отмене не видно.
– Я до сих пор уверен, что введение контрсанкций было правильным решением. Это действительно дало толчок для сельского хозяйства, но не только это. Я немало общаюсь на Западе, в том числе с высокопоставленными людьми. Ответные санкции заставили их задуматься, что это не игра в одни ворота. Сложно поверить, что такое происходит в XXI веке, между такими уважаемыми странами, как ЕС, Россия и США. Это ж, простите, не то что Бурунди с Малави, а мировая элита. Для меня это дико, до сих пор не понимаю, почему не могут договориться. Но я думаю, что если бы не было российского ответа, то ситуация была бы еще хуже. Если говорить о пользе, то для сельского хозяйства прямой пользы не было. Потому что закрыли одни страны, нашли выход через другие страны. К тому же стал процветать серый импорт через транзитные страны – Лаос, Сербию, Албанию.
Плюсы от контрсанкций в другом: местные переработчики смогли попасть в сети. Например, в Ефремове (Тульской области. – прим. авт.) делали моцареллу: и качество не очень, и цена недешевая. Раньше никто не взял бы этот сыр в сети. И таких сыров много. Но в какой-то момент им не оказалось альтернативы, поэтому их пустили в сети. Компания денег заработала, инвестировала в производство и сейчас выпускает достаточно хорошие российские сыры. И это всего за два года.
Рано или поздно границы откроют. Но теперь уже никто не боится возвращения импорта. Потому что за эти два года российская перерабатывающая промышленность многому научилась.
В Германии мне часто говорят: «Тебе сейчас хорошо, потому что есть санкции». Ничего хорошего в этом нет. Контрсанкции лишь чуть-чуть смягчили ситуацию. Одним из важных итогов стало то, что люди стали понимать необходимость сельского хозяйства. До этого были разговоры: зачем давать субсидии аграриям? Давайте мы лучше купим там, где дешевле. А сейчас все поняли: надо иметь свое, а не где-нибудь в Финляндии.
Приятно, что сейчас отношение к сельхозникам стало более уважительным. Но все равно ничего хорошего в санкциях и контрсанкциях нет. Потому что ущерб больше, чем то, что мы смогли выиграть.
В первую очередь это ситуация на финансовом рынке. По кредитам раньше было 11-12% годовых. Потом какое-то время пришлось платить по 20-25% годовых. К счастью, это был короткий период – месяца три-четыре. Сейчас, слава богу, опять все стабилизировалось.
– Как раз второй вопрос по кредитам: сейчас российское сельское хозяйство в основном кредитуют банки с государственным участием. Они и попали под западные санкции. Ощутили ли вы в последний год сложности с получением новых кредитов?
– Предприятия уровня «ЭкоНивыАгро» по размеру или значению для региона проблем с получением кредитов не испытывали. Такого не было, чтобы нам кредит не дали. Мы попали в правительственный список 199 системообразующих предприятий России. Мы могли себе позволить финансировать все, что было необходимо, – спасибо «Россельхозбанку» и Сбербанку. Только ставки сильно выросли. До этих событий мы платили 11% годовых, потом государство субсидировало 10,5%. После введения санкций в январе-феврале 2015 года мы платили 23% по некоторым кредитам. У нас как раз много строек было. Банки говорили: не берите сейчас, подождите. Но это означало остановить стройку. Где-то полгода было очень тяжело. Сейчас снова 12% годовых…
– Из которых 10% компенсирует государство. Есть сейчас задержки с выплатами субсидий?
– Такая проблема есть. В среднем три месяца ожидания. Самое обидное, что в растениеводстве, где финансовая ситуация легче, задержек нет. А в животноводстве, где сложнее с финансированием, задержка больше.
– Сейчас будут менять систему дотирования. В этом году было 54 разных вида дотаций. Говорят, что на следующий год оставят только семь видов дотаций. Этим интересовались уже?
– И мы интересовались, и с нами советовались. Еще много неясного и нерешенного. Хорошо, что больше власти передают регионам. Это, наверно, правильно. Правда, усложняет финансирование таких программ, которые должны действовать в масштабах России. Например, система племенной идентификации. Она в России не на международном уровне, слабовата. Туда надо бы влить определенные деньги. Но, чтобы эта система работала, должны участвовать все регионы России.
Уверен, что Воронеж будет поддерживать, потому что понимает, что это важно. А Курск, допустим, не будет участвовать, тогда система будет неполноценной. В племенной идентификации должна участвовать вся страна.
– Как вам видится финансирование ваших проектов в перспективе: вы облигациями дальше хотите финансироваться или через кредиты?
– Сейчас ставки более или менее нормальные. Если бы субсидии вовремя платили, то все было бы хорошо. Безусловно, нужно финансироваться субсидированными кредитами в российских банках. А то, что не субсидируется, – такие капитальные вложения, как покупка земель, покупка хозяйств, – можно либо под 8% в валюте, либо под 15% в рублях. Думаю, нужно финансироваться частично в рублях, частично в валюте. Потому что в валюте все-таки ставки ниже. Да и наш бизнес все-таки валютный. Цены на зерно валютные.
Сейчас тендеры идут 170 долларов за тонну, Египет закупает. Давайте пересчитаем на рубли. Минусуем транспорт в порт, маржу трейдера, получаем нашу цену в рублях. Если курс доллара был бы сейчас 35, у нас цена на зерно была бы пять рублей, максимум шесть. Не было бы ничего хорошего. Так же с молоком. Да, сейчас Запад не импортирует молоко. Но мировой рынок молока никуда не делся. И наша цена всегда примерно складывалась так: европейская цена плюс 8-10 евроцентов. Пересчитаем на рубли, вот и наша цена. То есть наша выручка напрямую связана с курсом. Если курс евро был бы 45 рублей, нам было бы очень плохо. Из-за этого я валютных рисков не боюсь.
– Тем не менее о валютных рисках. Получилось, что весной вы объявили о реструктуризации выплат по бондам, которые еще в 2012 году выпускались вашей немецкой компанией Ekosem-Agrar. Что вынудило вас перенести выплаты по бондам? Не боитесь ли вы, что доверие европейских инвесторов будет подорвано?
– Нет, наоборот. Осенью 2015 года, когда кризис был на пике, непонятно было, куда мы идем. Если по политике Сергея Глазьева (советник Путина по экономике. – прим. авт.) идем, то курс будет 200 рублей за евро.
Все было очень жестко. Нефть стоила 25 или 29 рублей за баррель. Нам в марте 2017 года надо вернуть 50 млн евро по бондам. Мы понимаем, что в этих условиях никакого рефинансирования бондов через выпуск новых не будет. Тогда на Западе никто ни копейки не хотел вкладывать в Россию. Сейчас ситуация стала, безусловно, лучше. В том числе с имиджем российского сельского хозяйства. IРO по тем же причинам было невозможно. Тогда третий путь – экономить деньги, чтобы накопить и потом вернуть. Если курс был бы, как и сейчас, 70, то могли бы погасить к марту 2017 года. Вопрос: какой ценой?
Тогда действительно никаких новых строек, никаких новых земель, просто жесткая экономия. А возможностей как раз сейчас много. С другой стороны, непонятно, если курс будет 200 и закрытая экономика, тогда отдавать как? Но я боялся, что кто-нибудь примет решение и скажет: «Давайте введем войска официально на Украину. Через две недели будем на польской границе и там уже будем разговаривать по-другому». Такие варианты были реальными, особенно после встречи большой двадцатки в Австралии. Тогда, конечно, мы так и так не вернули бы деньги. Посоветовались с ключевыми инвесторами. И самый уважаемый мной человек Дитмар Хопп, основатель компании SAP (программное обеспечение), посоветовал продлить выплаты по бондам.
Я на собрании много положительных эмоций получил. Многие инвесторы искренне переживают ситуацию с Россией, относятся с пониманием и верят в Россию.
– С какими трудностями вы столкнулись, готовя собрание держателей бондов? Насколько я понимаю, вам надо было собрать кворум в 25% от суммы всех бондов?
– Самое сложное было уговорить людей, чтобы они просто приехали на собрание. Кому-то некогда и не хочется заморачиваться с доверенностями, кто-то считает, что у него слишком маленькая сумма облигаций и она ничего не решает. Умоляли: «Пожалуйста, нам это важно. Сделайте». Слава богу, все получилось.
– Оспорить решение о продлении они уже не могут?
– Нет, не могут. Если жалоб нет, то решение о продлении вступает в силу в течение одного месяца .Собрание было в апреле, значит, в мае вступило в силу.
Второй наш бизнес – торговля сельхозтехникой. Там у нас, действительно, был дефолт после введения санкций и обвала рубля. И мы тогда вышли с предложением к бонд-холдерам, чтобы превратить их бонды в акции компании. 60 млн евро обязательств по бондам стали акциями. Сложный был процесс, подали семь жалоб. Полгода наше решение не могло вступить в силу. Но это были семь человек, которые специализируются на обжалованиях подобных решений. Они, как правило, имеют один бонд, потом ищут, что где не так, чтобы подать в суд. После чего звонят и говорят: «Если бы вы один наш бонд купили за 50 тыс. евро, мы бы сняли свои претензии».
– Как вы оцениваете с точки зрения экономических показателей устойчивость своего бизнеса?
– Последние пять лет нашим аудитом занимается Ernst & Young – наверное, самая известная аудиторская фирма в мире. Смотрите ее отчеты. Мы отчитываемся по МСФО, а все наши российские фирмы – еще и по РСБУ. Кредитующие банки тоже любят нашу деятельность проверять.
У нас все достаточно прозрачно, зарплата «белая», месячный фонд зарплаты – 160 млн рублей. Выручка всех хозяйств – около 10 млрд рублей в год. Если говорить про устойчивость, то в 2014 году EBITDA была – 65 млн евро, а чистая прибыль – 17,5 млн евро. В 2015 году EBITDA – 56 млн евро, а чистая прибыль упала до 5,5 млн евро. В этом году, я думаю, будет хороший результат.
– Вы говорили, что вели переговоры с китайскими инвесторами…
– Мы открыты для инвесторов, но это должно быть долгосрочное партнерство. Многие хотели прийти – и китайцы, и арабы, чтобы быстро все разделить и потом дорого продать. Это не наш метод. Единственный, кто пришел к нам в основной капитал, это Hi Сapital.
– Расскажите про них подробнее, в прессе нет информации о ваших партнерах.
– Доля – около 16%. Это человек, которого я знаю около 10 лет и абсолютно доверяю, человек, серьезный, состоятельный, но совершенно не публичный, поэтому его имя я не могу разглашать. Я с ним обсужу, когда его можно будет представить.
– Ваш офис и для колхозного правления слишком скромный, а уж для компании с выручкой 10 миллиардов…
– Это вы еще не были у нас в вагончиках, во-о-от там. (Показывает рукой через дорогу. – прим. авт.) Вон моя машина стоит (Показывает в окно на пикап «Мицубиси». – прим. авт.) Я не заморачиваюсь. Хотя дома у меня и «ЛендКрузер» есть. Когда-нибудь и у нас будет офис поприличнее. Но все-таки офис деньги не заработает. И если деньги ограниченные, то лучше еще один комплекс построить. А красивый офис денег не приносит.
– А в Германии какой офис?
– Да еще хуже. (Смеемся вместе. – прим. авт.) Офис находится на первом этаже родительского дома. На втором этаже мама живет. Многие когда приезжают, думают, что не туда попали. Не верят, что у большой компании такой офис.
– Сколько вам дотаций от государства достается?
– Наверно, и в этом, и в прошлом году – около 1 млрд в год. Но, с другой стороны, нужно иметь в виду, что проценты по банковским кредитам составляют около 140-150 млн рублей, из которых государство компенсирует 70-80 млн рублей. По молоку дотации 130-140 миллионов в год по Воронежской области, по другим регионам 50-70 набирается.
– Почему так различается окупаемость сельхозпроектов в Европе и в России? В Европе на 20-30 лет кредиты спокойно берут. А для России 8-10 лет – это предел. И почему на Западе капитал не уходит в спекулятивные операции?
– Почему не уходит? Уходит. На Западе сейчас спекулянтов тоже много. Жизнь в России и на Западе разная. Здесь возможности большие. Мне интересно смотреть, как здесь быстро все меняется и необходимо реагировать. Если бы в Европейском союзе меняли сельхозсубсидии, три года ушло бы на обсуждение, а потом еще столько же на введение. А здесь в течение месяца запросто можно изменить все. Не скажу, хорошо это или плохо. В принципе, мир сегодня быстро меняется. А в Европе все равно очень медленно. Потому что процессы длинные и нет быстрых ответов.
Конечно, было бы хорошо, если кредиты были бы длиннее. Хотя молочный комплекс сейчас на 15 лет кредитуется. По окупаемости обычно комплексу надо два года на раскачку плюс восемь лет.
– Вы в интервью говорили: «В России между авторитетом и ответственностью выбирают авторитет». Какой вы руководитель?
– По сравнению с моими российскими коллегами мы очень демократичная компания. У нас матричные структуры управления, что не типично для российского предприятия. То есть руководитель животноводства в Воронеже имеет два начальника: один руководитель хозяйства, другой – руководитель в холдинге. Так же и в других отраслях. Если они не договорятся между собой, то решение вопроса делегируется на более высокий уровень. Сначала было очень сложно. Но сейчас я не могу представить, как работать без этого.
– Откуда вы взяли такую систему?
– Так работают многие крупные западные компании. И так я более доступен для людей. Стараемся быть достаточно демократичными по всем направлениям и давать людям ответственность. Ничего худшего, чем безответственность, я не знаю.
– Ключевой момент в этом – как человека увольнять приходится. Как вы принимаете такие решения?
– Ну, у нас коллектив стабильный. Я считаю, перед тем как человека увольнять, должно многое случиться. Потому что люди – наш главный капитал.
– Как у вас организован сбыт молока? Кто основные потребители?
– На данный момент 40% продаж идет в Danone. Контракты с Danone годовые с фиксированной на год ценой – 27 рублей за литр молока. PepsiCo берет у нас небольшой объем, Белгородский молочный комбинат, Бобровский завод, «Молвест». С ними длинные контракты, но цену согласуем каждый месяц. Сейчас цена пошла чуть-чуть вверх – 30 рублей плюс НДС.
– Я посмотрел, Danone показывает убыток своих предприятий в России по прошлому году. Не знаете, с чем это связано?
– Если честно, даже не вникал. Я знаю, что они хотят уходить. Они деньги зарабатывают на выскокомаржинальных брендовых продуктах – «Активия», «Актимель», «Тёма». На переработке чистого молока много не заработаешь – максимум 5%.
– У вас какой объем своей переработки?
– 30 тонн молока в сутки, но на данный момент перерабатываем 50 или 60 тонн в неделю. Потому что йогурты и кефир еще не выпускаем. Рынок сбыта тоже не простой, только месяц назад попали в торговые сети.
– Ваш бренд – «Академия молочных наук». Почему так назвали?
– Мы рекламируем наш подход – то, чего нет у других. У нас есть корма, фермы, коровы, молоко и продукция. Такого нет у Danone. К нам можно приехать и посмотреть, как доятся коровы, чем кормят телят. Сегодня молоко для молодежи, уже не то, чем оно было для нас. Они хотят какой-то модный продукт, что-то вокруг этого. Вот мы и предлагаем жизнь вокруг молока. Чтобы от продукта был какой-то кайф.
– Я вспомнил, спор у меня был с Аркадием Пономаревым (10-е место в Рейтинге влиятельности Воронежской области в 2016 году. – прим. ред.) много-много лет назад на эту тему. Я высказывал, наверное, те идеи, которые вы высказывали сейчас. То, что нужно расширять линейку вкусов и продуктов. Он: нет, всегда будет 95% продаж самого простого молока. Никакого кефира, кроме белого, никаких йогуртов, ничего. И вот он миллионер.
– В то время, думаю, да. Но все меняется, и сегодня я вижу, что он тоже по-другому ведет свою маркетинговую политику – расширяет линейку, добавляет высокомаржинальные продукты.
– Главная, наверное, проблема молочной отрасли в России – это фальсификация. Какие вы видите способы борьбы?
– Эта проблема номер один. Я готов использовать любой момент, чтобы что-то сделать в этом вопросе, потому что он может сгубить всю отрасль. Одна моя знакомая, занимающаяся закупками для одной из федеральных сетей, говорит: «Если убрать с полки все фальсифицированные сыры, то осталось бы всего два сорта». Со сливочным маслом – такая же катастрофа. В питьевом молоке фальсификата мало – процентов 20. (Тут Штефан Дюрр перечисляет заводы пяти известных фирм, которые знимаются подобными вещами. – прим. авт.)
– А что делать?
– Давать команду.
– Почему не дают?
– Есть люди, которые на этом хорошо заработают. Их два – крупные импортеры в Россию пальмового масла. Нужно говорить, кто за ними стоит или сами знаете?
– Да уж знаю. (Называю знаменитую саратовскую фирму и одного из ее бывших совладельцев. – прим. авт.)
– Ну, вот, сами все рассказали. И Алексей Васильевич Гордеев старается биться против фальсификатов. Я знаю, что он несколько раз с президентом говорил по этой теме. Знаю, что и Артамонов (губернатор Калужской области. – прим. авт.) эту тему с Путиным обсуждал. Все субсидии будут бессмысленны, если не получится побороть фальсификат.
– Думаете, в следующем году будет как-то решаться этот вопрос?
– Мне кажется, сейчас чуть-чуть улучшается ситуация. И хватило бы одного – нормально штрафовать. И сажать хоть ненадолго. Хочется, чтобы были проявления воли, и все бы тогда моментально поняли.
– Как вы относитесь к предложениям изменить систему дотирования молока и начать дотировать не абстрактный литр молока, а согласно качественным показателям – по жирности и белку?
– Отрицательно. Это бессмысленная мера, которая приведет к мошенничеству на небольших перерабатывающих заводах. А на таких, кто работает открыто, как Danone или PepsiCo, могут возникнуть проблемы с поставками – ведь будут везти туда, где можно договориться и завысить качество по документам. Я считаю, что самым эффективным способом дотирования было бы дотирование только зимнего молока. В современном хозяйстве производство молока идет ровно и зимой, и летом. А те, кто работает «как-нибудь», – сильно зависят от сезонности.
У государства должна быть цель – выровнять сезонность, потому что она сильно мешает.
– Еще один спор по дотациям – в племенном животноводстве. Кого правильнее субсидировать – корову или ферму?
– Однозначно – корову. Сейчас дотации небольшие – около 4 тыс. рублей на одну племенную корову в год. Дотация идет, если ферме присвоен племенной статус, но там могут быть хорошие коровы и не очень. И, наоборот, на ферме, не имеющей племстатуса, могут стоять хорошие коровы. Необходимо проводить чипирование всех коров в России, как это делается во всем мире. Деньги для организации нормального учета должно выделять государство. Я очень надеюсь, что так и будет.
– Вы неоднократно анонсировали проект по созданию «большой» переработки, но сроки начала его реализации все время откладывались. Как сейчас обстоят дела?
– Это тема номер один – большая переработка. Нынешний проект на 30 тонн молока в сутки не рентабелен однозначно, но мы его и делали с расчетом на большую переработку. Чтобы заранее отладить все бизнес-процессы, обучить людей, понять, что будет с реализацией. Сейчас кафешки открыли в «Граде», чтобы понимать, что такое рынок. А потом начнем «большой» проект на 600-800 тонн молока в сутки. Может быть, в конце следующего года начнем строительство, но пока даже проектную документацию не начинали делать. Ну, и молочные комплексы будем дальше строить. Сейчас закончим в Высоком, потом начнем в Боброве.
– Если не возражаете, несколько вопросов «про жизнь». Вы никогда нигде не рассказываете про семью. У вас русская жена. Как познакомились, где живете, про детей интересно узнать.
– Познакомились в 1994 году. Трое детей – дочкам 21 и 18 лет, сыночку 10 лет. Дочка от первого брака живет в Германии, ей 25 лет. Семья в Подмосковье. Я больше здесь. В субботу еду туда, в воскресенье дома, в понедельник на работу.
– Кто будет наследником? Чем дети хотят заниматься?
– Дети не хотели заниматься сельским хозяйством. А сейчас получилось так, что старшая дочь, которая живет в России, выходит замуж за швейцарского фермера. И он как раз хочет заниматься сельским хозяйством. Вторая дочь в Высшей школе экономики изучает маркетинг, очень интересуется «Академией молочных наук».
– Если сядете выпивать, то водку или пиво?
– В быту я крепкие напитки не пью. Только «по работе».
– Владимиру Путину вы советы давали. А если доведется общаться с Ангелой Меркель, ей что посоветуете в отношениях с Россией?
– Чтобы дружила с Россией и закопала свои неуместные амбиции и эмоции. Я знаю много очень высоких политиков из окружения госпожи Меркель. Многие ее не понимают, даже в собственной партии. Я думаю, на следующих выборах ее или не изберут, или она даже не дойдет до выборов. Надо меньше эмоций, меньше амбиций, больше разума.
Источник: Abireg
